XIV
Отец и дядя Фахри готовились встретить муллу и хальфа — учителей медресе.
Они велели мне выйти за ворота и поглядывать, не идут ли мулла и хальфа.
Я долго ждал. Наконец, народ высыпал из мечети, и группа людей отделилась от толпы. Все они были в чалмах и подмышкой держали Коран. Они не спеша направились в нашу сторону. Я бросился к отцу и сообщил, что мулла идет, затем вернулся в комнату, где одевали Галимэ.
— Идут! — сказал я.
Это получилось у меня как-то громко и тревожно. Услышав, как я произнес «идут», Галимэ испугалась.
— Идут? — тревожно спросила она. — Кто идет?.. Зачем?.. Нет, нет, пусть не приходят, не надо!
Тетя Хамидэ и мать бросились к ней.
— Родная, будь спокойна, — упрашивали они ее, — они придут и уйдут. Вот, бог даст, и ты выздоровеешь после их молитв.
Хотя после этого Галимэ замолчала, но все еще была напугана и дрожала, будто на морозе. Потом она легла на приготовленное место посреди нар и укрылась, словно спряталась от кого-то.
В комнату напротив входили мулла и хальфа. Сюда доносился их говор, голоса отца и дяди Фахри, встретивших гостей приветственными словами:
— Заходи, мулла-агай, милости просим!..
— Вы шакирды, вы уважаемые люди, проходите вперед!..
— Идем, идем!.. Хорошо, ладно!
Услышав, как они приглашают друг друга пройти, Галимэ высунула голову из-под покрывала и огляделась. Хотя Галимэ очень изменилась, она была еще красива. Ее побледневшее лицо и затравленный, испуганный вид вызывали жалость.
Вскоре пришел дядя Фахри.
— Мулла и хальфа пришли. Вы готовы? — он взглянул на Галимэ. — Если готовы, то можно и заходить.
Он посмотрел вопросительно на тетю Хамидэ и на мать. Дождавшись их ответа: «Ладно, пусть зайдут», — он ушел обратно.
Дверь открылась, и в комнату вошли один за другим мулла с нижнего конца деревни, хальфа и муэдзин.
С их приходом комната наполнилась движением. Держа в руках Коран, они упрашивали друг друга сесть в передний угол.
Несколько секунд Галимэ лежала спокойно. Но как только они с шумом уселись вокруг нее, она резко подняла голову и метнула взгляд по сторонам.
— Пришли… Пришли!.. — закричала она, пытаясь встать.
Из ее слов трудно было понять, испугалась ли она прихода муллы и хальфа или обрадовалась им.
Но она, приподнявшись на нарах, крикнула:
— Опять пришли!.. Они пришли мазать лицо черным!.. Спасите меня! — и всем стало ясно, что она до крайности испугалась людей в чалмах.
Обычно моя мать и тетя Хамидэ очень стеснялись муллы, муэдзина и хальфа, старались не только не показывать им лицо, но и вообще не попадаться на глаза. Но сегодня, так как дело было тяжелое и Галимэ никак не могла прийти в себя и успокоиться, они не стеснялись, а смотрели открыто, выражая готовность ко всему.
Услышав испуганный крик Галимэ, они бросились к ней. Мой отец встал среди хальфа, взял Галимэ за руку, поправил на ней одеяло и, волнуясь, стал ее утешать:
— Родненькая, Галимэ, лежи спокойно… Они пришли прочесть Коран и подуть на тебя с молитвой. Они не будут мазать сажей.
На помощь ему поспешили моя мать и тетя Хамидэ.
— Мы здесь, милая, будь спокойна, — говорили они. — Вот, даст бог, выздоровеешь…
Они говорили нарочито громко, чтобы Галимэ хорошо слышала их, помнила, что они здесь, рядом с ней, и не боялась ни муллы, ни тех, кто пришел с ним.
Но как ни утешали Галимэ мои родители и тетя Хамидэ, она не могла побороть страха и, повторяя одни и те же слова, пыталась встать с нар.
Видя, как мечется Галимэ, и решив, что наступил самый благоприятный момент для вмешательства, мулла и хальфа принялись торопливо, в один голос, читать Коран:
— «Агузе биллахи, минашшайтан ирражим…Бисмилла…»
Услышав, как больше десяти человек разом зашумели и закричали, Галимэ рванулась с места и пыталась уйти, размахивая в отчаянии руками.
— Не надо! Не надо!.. — кричала она, смертельно напуганная.
Но ее тут же схватило несколько сильных рук, и она не могла вырваться. Несмотря на вопли Галимэ, мулла и хальфа, пришедшие заговорить ее болезнь, продолжали свое дело. Они хором прочитали «альхам», затем, произнося: «Лахауля веля куата илла биллахилазыйм», — они, разом наклонив головы над Галимэ: «Тьфу, тьфу!» — плюнули в ее лицо.
Видно, Галимэ вспомнила, как водили ее недавно по улицам, плевали в лицо при всем народе и как она готова была провалиться от позора сквозь землю или броситься живьем в огонь.
— Нет, я не грешна! Зачем вы плюете мне в лицо?! Я уйду, утоплюсь!.. Вот я уже в воде… О боже мой, я избавилась от них!..
Она говорила все тише и, наконец, замерла, как неживая, положив голову на подушку. Не обращая внимания на потерявшую сознание Галимэ, заклинатели ее недуга принялись читать молитвы с еще большим усердием. Словно победив уже врага — бесов и шайтанов, совративших, по их мнению, Галимэ, они вошли в раж: некоторые места молитв произносили неестественно протяжно, порою выкрикивали, а то и просто пели…
Выкрикивая хором тексты «лахауля», они стали дуть и плевать на Галимэ с небывалым пылом. Мне стало страшно от всего происходящего. Тут не только больной человек, но и вполне здоровый мог смертельно испугаться.
Я невольно подумал, что и мне когда-нибудь случится заболеть и бредить и они точно так же будут истязать меня.
Придя в сознание, Галимэ подняла голову, но дюжие руки окружавших ее людей не дали девушке встать. Придерживая одной рукой Галимэ, другой сжимая Коран, они продолжали торопливо читать и по-прежнему плевали на Галимэ. Полежав некоторое время неподвижно, Галимэ снова сделала усилие подняться. Тело ее было приковано множеством рук к нарам. Но она приподняла немного голову, плюнула в лицо мулле, сидевшему поблизости, и откинулась на подушку.
Странно, но никто не обратил внимания на то, что больная плюнула мулле в лицо. Спустя короткое время Галимэ снова пошевелилась, посмотрела на всех расширившимися глазами и, словно смеясь над своими палачами, улыбнулась, болезненно искривив губы. Затем она отвернулась и натянула на себя с головой одеяло.
Потому ли, что во время этой процедуры лицо больной и те части тела, которые могли быть обнажены, не полагалось закрывать, чтобы плевки заклинателей достигали цели, или по какой-либо другой причине, но мулле и хальфа не понравилось, что Галимэ спрятала голову под одеяло. Несмотря на отчаянное сопротивление Галимэ, они были непреклонны в желании стянуть с ее головы одеяло и снова открыли лицо девушки.
Галимэ вцепилась обеими руками в одеяло и тянула его на себя, пытаясь укрыть голову. Но они упрямо вырывали одеяло из ее рук, и Галимэ стала метаться сильнее прежнего.
Заклинатели не обращали никакого внимания на мучения Галимэ. Схватившись с «шайтаном», смутившим девушку, они утроили энергию, повысили голоса и участили плевки. Почувствовав, что ей не совладать с этой страшной сворой, Галимэ не пыталась больше прятать голову. К ее спутанным, свисавшим с висков волосам и к лицу прилипли плевки. Она посинела, дышала часто, надрывно, а взгляд ее закатившихся глаз говорил о том, что Галимэ обессилела до последней степени.
Дядя Фахри стоял в углу и, опустив голову, смотрел в пол, мучительно повторяя: «О дитя мое, дитя!»
Мать и тетя Хамидэ часто выходили в соседнюю комнату, где готовилось угощение. По их взглядам было видно, как они терзались. Чтение Корана продолжалось больше часа.
Под конец Галимэ неподвижно лежала в кругу бесновавшихся людей с чалмами на голове, лежала с закрытыми глазами, словно раздавленная непомерным грузом ненавистных обычаев.
До сих пор стоит перед моими глазами ее трагический, вызывающий сострадание, и жалость, и жгучую боль образ. Закрыв длинными ресницами свои черные глаза, она лежала, недвижная, сдавшись этой проклятой жизни.
И до сих пор я ясно вижу ее — одну из бесчисленных жертв ужасного прошлого…
Когда мулла и хальфа перелистали весь Коран и, читая напоследок с ожесточением «лахауля», швыряли в ее прекрасное лицо свои последние ядовитые плевки, Галимэ лежала, ничего уже не чувствуя.
Мулла и хальфа ушли в соседнюю комнату, к столу, а плевки на лице Галимэ остались невытертыми, так как у нее уже недоставало сил даже для того, чтобы поднять руку…