ХVIII
«Хорошо, что ушел этот господин»
Вахит и впоследствии часто рассказывал родителям о пережитом и объяснял, как мог, причины кровавых событий минувших лет. И в семье понемногу начали понимать, почему Вахит сошел с прежнего пути, и стали сочувственно относиться к его словам. Встретив у родителей сочувствие, понимание его взглядов и готовность последовать за ним, Вахит обрадовался. Теперь семья стала ему еще ближе, дороже, а они в свою очередь полюбили Вахита сильнее, чем даже в те времена, когда он был шакирдом. С тех пор они стали жить одной жизнью, зрячие, с глазами, открытыми правде.
Всякое дело делалось теперь с общего согласия.
Теперь Вахит взял на себя ведение хозяйства и освободил отца от уборки двора, ухода за скотом, от поездок за сеном и дровами и от других тяжелых работ. Эти работы казались теперь Вахиту много приятнее и привлекательнее, чем его прежние занятия в медресе, изучение «Мухтасара» и «Шамсии» и унылое хождение в мечеть на богослужение.
Как только глухая стена, возникшая было между Вахитом и его семьей, рухнула, перед ними возник важный и намеренно обходившийся доселе вопрос о сватовстве Махмута.
Дядя Галлям давно думал об этом, писал о Махмуте Вахиту еще в казармы, но теперь этот вопрос возник неожиданно для всех.
Как-то зимой, под вечер, когда Вахит работал во дворе, у ворот остановились сани. Это приехал Махмут — товарищ Вахита по медресе. Словно желая показать, как он возвысился, Махмут нарядился в лисий тулуп и дорогую каракулевую шапку, а на шею намотал большой белый шарф. Сани у Махмута были хорошие. Завидев Вахита с вилами у навозной кучи, он решил про себя, что сын Галляма совсем опустился. Теперь Махмут уже ничуть не сомневался, что сумеет заполучить Марьям.
Вахит поздоровался с ним сердечно, как со старым знакомым. Перекинувшись несколькими фразами, они вошли в дом.
Дядя Галлям, заприметив Махмута в окно, приготовился встретить гостя, а тетя Фаузия и Марьям спрятались от него за красную занавеску, вышитую разноцветным гарусом. Вахита и Махмута встретили натопленная, прибранная комната и приветливое лицо старика Галляма.
Махмут разделся и сел в переднем углу комнаты. Заговорили о житье-бытье. Дядя Галлям не преминул напомнить о своей радости: слава богу, Вахит благополучно вернулся домой, и теперь, под старость, сын освободил его от тяжелой работы.
Махмут пространно рассказал о том, как с благословения хазрета он окончил медресе, собрал деревенский «приговор» и стал муллой в деревне Сабитово, как ездил в духовное собрание, успешно сдал экзамены на имама и удостоился видеть муфтия и казыя.
Подготовив, таким образом, дядю Галляма, он намекнул и на действительную причину своего приезда:
— Я достиг счастья. Да дарует мне бог честную подругу, теперь все мои желания об этом.
Махмут скользнул взглядом по красной занавеске и выжидательно уставился на старика Галляма и Вахита. Дядя Галлям покраснел и скосил глаза на Вахита, желая знать, какого он мнения. Видя, что Вахит хорошо понял его, но ничего не отвечает и, по-видимому, не желает делить с ним его богом дарованное счастье, Махмут почувствовал неловкость и, чтобы загладить ее, сказал снисходительно:
— Среди наших шакирдов ты был самый способный, но уехал на солдатскую службу и очень отстал. Если бы ты не уехал, то был бы сейчас муллой самой богатой деревни и даже стал бы мударисом.
Высказав, таким образом, сочувствие Вахиту, он снова посмотрел на край занавески. Но занавеска не шевельнулась, оттуда не выглянули прекрасные глаза, и Махмуту стало совсем не по себе.
Простодушный старик Галлям, не поняв тайных мыслей молодого муллы, сказал:
— Верно, господин Махмут, нашему Вахиту не пришлось учиться так долго, как вам. Я много трудился, чтобы дать ему возможность учиться, да не вышло… Теперь Вахит сам распоряжается своими делами.
Не окончив мысли, он посмотрел на Вахита, ища у него поддержки.
Вахит отхлебнул чаю из чашки и спокойно сказал:
— Когда-то я горевал, что ухожу на солдатскую службу. Но сейчас не жалею. Я там прошел многие ступени жизни, и всякий раз рядом с самыми страшными смертями я видел молящихся священников и мулл. Они каждому сулят рай, но не могут сказать, на чьей же стороне они сами. Они боятся и бога и людей… И я рад, что из меня не вышло муллы. Ты пошел этой дорогой, — что ж, твое дело… Но будет лучше, если и подругу ты выберешь себе в счастливых домах мулл.
Должно быть, Махмут никак не ожидал услышать подобное, он заерзал, беспомощно огляделся и, справившись со смущением, сказал:
— Да… мы живем по шариату… Уж, верно, нам встретится подруга, предназначенная судьбой.
За окном послышался скрип, и кто-то въехал во двор на санях. Вахит вышел, оставив Махмута со стариком Галлямом.
Махмут вздохнул свободнее. Он еще раз бросил взгляд на занавеску, словно искал там поддержки, и обратился к дяде Галляму:
— Так… Мы держимся своих прежних желаний: наши намерения добрые, никуда не уйдешь от того, что указано богом…
Галлям сидел смущенный, не зная, что и ответить, но, к счастью, дверь отворилась, и в комнату вошли Вахит и учитель из соседней деревни.
— А, у вас гость! — сказал приветливо учитель. — Верно, говорят: к счастливому и гости приходят вместе. Галлям-агай, вы, оказывается, счастливый. Как живете? — спросил он, протягивая руку старику.
Он снял армяк и присел к чаю. Беседа оживилась. Женщины за занавеской засуетились, в несколько минут на столе прибавилось еды и снова закипел самовар.
Махмут почувствовал, что новый гость стесняет его, он окинул учителя враждебным взглядом и опустил голову.
— Здоровы ли Фаузия-енга и Марьям? — спросил учитель дядю Галляма.
То, что он запросто называл имена женщин, душевно расспрашивал о них, совсем обозлило Махмута. Вспомнив, что у него самого не хватило на это ума, Махмут мысленно обругал себя и, вообразив, что взгляд горящих глаз Марьям упал из-за полога на учителя, ощутил мучительную ревность. Растерявшись, он нелепо задвигал руками, вынул часы и, взглянув на них, сказал с облегчением:
— Галлям-агай, что будем делать? Наступило время для вечерней молитвы.
Он не мог придумать лучшего выхода из создавшегося положения.
— Господин Махмут, — ответил дядя Галлям после короткого размышления, — в таком случае совершим омовение и отправимся в мечеть.
Они вдвоем совершили омовение и направились в мечеть. Но Махмуту тяжело было уходить, ему казалось, что он оставляет кому-то свое счастье. Даже во время намаза он не мог освободиться от чувства ревности. Махмуту все казалось, что после его ухода Марьям непременно выглянет из-за занавески, а может быть, и выйдет оттуда к учителю.
Когда отец и Махмут ушли, Вахит сказал, поглядывая на занавеску:
— Мама, уберите самовар! — Затем, улыбнувшись, добавил: — Чего вы скрываетесь? Выходите сюда!
Тетя Фаузия вышла и поздоровалась с гостем. Марьям немного отдернула занавеску и тихо приветствовала учителя. Она стала убирать посуду, которую передавала ей мать.
Вахит и учитель оживленно беседовали. Тетя Фаузия и Марьям слушали их, продолжая свою работу.
Из мечети дядя Галлям вернулся один. На вопрос Вахита: «Где ты оставил его?» — дядя Галлям ответил, скрывая хитроватую улыбку:
— Господина Махмута увел хазрет на чай. Он и меня пригласил, но я отказался, сказал, что дома гость, и ушел извинившись.
— Хорошо, что этот господин ушел к подобным себе, — сказал Вахит, засмеявшись. — Нам он не пара.
— Это так, — подтвердил Галлям, — правду говорят: «Ровня — с ровней, а птица — с птицей». Они с хазретом только встретились — сразу поняли друг друга и никак не могли прервать беседу. Я совсем замерз, поджидая их около мечети.
В разговор вступил и учитель:
— Галлям-агай, как им не понять друг друга, если они одинаково думают и идут по одной дорожке. Нам с ними не по пути, оттого-то мы и не ладим. Они толкуют о религии, а мы — о жизни, о человеческих заботах. Поэтому нам и не сблизиться вовек.
И он возобновил беседу с Вахитом, прерванную приходом старика.
Махмут вернулся от хазрета очень поздно. Теперь уже он знал, что ни с учителем, ни с Вахитом не сможет говорить просто и откровенно, поэтому он обращался больше к старику Галляму. Желая дать почувствовать, что с хазретом он беседовал на высокие темы, которых не понять мелким людишкам,
Махмут сказал:
— Галлям-агай, ваш хазрет, оказывается, ученый человек. Я и не думал, что он такой. Очень приятно беседовать с ученым человеком!
Он посмотрел на Вахита и учителя, но они молчали, и Махмут продолжал:
— Я его спрашиваю: «Хазрет, а сейчас есть рай и ад?» И он подтвердил их существование текстами из Корана. Желая узнать, насколько он учен, я нарочно начал приводить доводы неверующих, и сказал ему: «Почтенный хазрет, раз неверующие существуют, то куда они деваются в то время, когда ангел Исрафил дует в трубу? Ведь в Коране сказано: «Колле шайин халикен илла вяжхахи», то есть: «В тот день все будет уничтожено, и останется лишь один бог». Хазрет опешил немного и говорит: «Мулла Махмут, ты приводишь доводы неверующих. Для бога нет ничего невозможного». — Махмут закончил не без самодовольства: — Да, ваш хазрет чуть было не растерялся.
Махмут лез из кожи вон, чтобы выставить себя в выгодном свете.
Дядя Галлям мало, что понял из его слов, а Вахит не обратил на них никакого внимания. Только учитель улыбнулся.
— А райские гурии до сих пор остаются в раю? Они не состарятся до светопреставления?
Махмут понял, что учитель насмехается над ним.
— Мой господин, нельзя смеяться над могуществом бога. Бог, сотворивший землю и небо, может сотворить рай и прекрасных девушек в нем. — Махмут надменно оглядел сидевших перед ним мужчин и, придя к какому-то решению, сказал: — Но с тем, кто отрицает бога, я не хочу терять время.
Он зло посмотрел на учителя и замолчал.
После неловкого молчания разговор кое-как переходил от одного предмета к другому, а затем все улеглись спать.
Утром хозяева напоили чаем обоих гостей и радушно проводили их. Но один из них, Махмут, обманутый в своих ожиданиях, уехал невеселый, ругая себя за то, что явился в этот дом. Напротив, учитель, довольный встречей с Вахитом, простился в хорошем расположении духа.
Вахит не только удивился тому, какая пропасть отделяла его теперь от Махмута, бывшего товарища по медресе, но и пожалел его, подумав, что Махмут, не видя жизни, отупел в медресе и остался при тех же взглядах на жизнь, какие были у людей тысячу лет назад.
Махмут же по дороге домой вспоминал минувший вечер и объяснял себе холодность Вахита к старому товарищу по медресе тем, что Вахит равнодушен к религии, отстал в науке и испортился на солдатской службе. Махмут пробормотал сквозь зубы:
— Поглядим, кто кем будет! Жаль только Марьям, ее погубят, отдадут за этого учителя или за какого-нибудь вонючего мужика, — и, зло хлестнув лошадь, поехал быстрее.